«Физик должен быть романтиком»

Профессор факультета физики НИУ ВШЭ, академик РАН Алексей Старобинский

©Высшая школа экономики

Профессор факультета физики, академик РАН Алексей Старобинский стал одним из лауреатов премии Дирака, престижной в научном мире награды. О пути к мировому признанию, учениках и полученной награде Алексей Александрович рассказал новостной службе портала.

Профессор принимал поздравления вместе с коллегами, Вячеславом Мухановым из университета имени Людвига-Максимилиана в Мюнхене и академиком РАН Рашидом Сюняевым. Медаль и премия, согласно официальной формулировке, присуждены им за «выдающийся вклад в физику реликтового микроволнового излучения, экспериментальные исследования которого помогли превратить космологию в точную научную дисциплину путем сочетания физики микромира с исследованиями крупномасштабной структуры Вселенной».

Медаль Дирака — важная награда в мировом физическом сообществе. Присуждается Международным центром теоретической физики имени Абдуса Салама. Премия получила название в честь ученого Поля Дирака, одного из создателей квантовой механики и Нобелевского лауреата. Ежегодно с 1985 года медаль (и денежную премию) Дирака вручают в день его рождения 8 августа. До 2018-го обладателями медали стали 12 отечественных ученых и 63 — зарубежных.

О награде

Чтобы понять важность этого события для меня, следует напомнить, что медаль Дирака неофициально считается самой престижной наградой в области теоретической и математической физики. В этой сфере советские и российские ученые всегда были в авангарде (эту премию уже получали Я.Б. Зельдович, Н.Н.Боголюбов, В.Е. Захаров, Я.Г. Синай).

Ранее я уже становился лауреатом премии Грубера, самой важной в области космологии, и премии Кавли — высшей награды в мировой астрофизике. Медаль Дирака — это признание моих заслуг именно теоретиками-физиками.

Новость о награде вызвала первую мысль: «Дожил!»

Ведь для должного признания своих научных заслуг нужно жить достаточно долго. Это не просто общие слова: многие выдающиеся ученые, работавшие в той же области, что и я, не успели получить такую награду при жизни, например, соавтор Вячеслава Муханова Геннадий Чибисов, а также Стивен Хокинг.

О начале пути

Мои родители были радиофизиками. Правда, отец умер очень рано, мне было всего два года. Я закончил одну из физмат-школ, где у меня возник интерес к математике и физике. Я показывал хорошие результаты на олимпиадах. Не скажу, что я был особо выдающимся учеником. Но свои успехи я имел. В 1966 году я окончил школу и поступил на физфак МГУ. Рассматривал возможность поступления на физтех, но туда от дома было далеко добираться, а жить в общежитии не хотелось.

Я урожденный москвич, всю жизнь жил в Москве. И вот стал учиться поближе к дому. В процессе учебы выяснилось, что в теории у меня успехи больше, чем в эксперименте, так что к третьему курсу я решил пойти в физики-теоретики. Все определилось, когда мой преподаватель Кривченков, автор известного задачника по квантовой механике тех лет, рекомендовал меня Зельдовичу (советский физик и физикохимик, академик АН СССР Зельдович Яков Борисович - прим. ред.). И с 1970 года я был в его группе. Я у него сразу стал заниматься рождением частиц в космологии. Мне это потом пригодилось и в двух работах 1973 года по сверхотражению волн и рождению частиц вращающимися черными дырами, и (что более важно, ведь главным образом мои интересы были в космологии) в моих работах по инфляционной теории, которые пошли с 1979 года. Первая моя работа с Зельдовичем по рождению частиц в космологии, очень цитируемая, была в 1971 году. Я тогда еще учился — физфак я закончил в начале 1972 года.

О работе в России и за границей

Наш Институт теоретической физики им. Л.Д. Ландау РАН имеет два отделения, основное в Черноголовке, но реально я там бываю раз в неделю, так что можно сказать, что в основном я работал и работаю в Москве. Другое дело, что я много ездил за рубеж в командировки, иногда короткие, иногда длинные, например, во Францию на полгода, в Японию дважды на год. Я никогда в жизни не стремился к постоянным позициям на западе или востоке, а всегда предпочитал только вот такие временные позиции. Что сложнее получить, они там таких визитеров не очень любят. Там предпочитают, чтобы к ним ехали на три года, а потом уже человек должен искать себе следующую позицию сам. Я считаю, что не стоит уезжать больше, чем на год. Смотрю на других, и мне кажется, что люди, уехавшие из России больше, чем на год, потом утрачивают способность жить у нас. В российской жизни есть некоторая специфика, мы к ней привыкли, а иностранцы к ней не привыкли совсем. Так что те наши, кто долго жил за границей, за редкими исключениями теряют умение жить здесь.

Об учениках

Среди моих учеников были и есть очень известные люди. К несчастью, самый талантливый из них, Лев Кофман — например, он раньше меня стал заслуженным членом американского физического общества — умер в возрасте 53 лет от рака. Он работал в США и Канаде, был замдиром важного астрофизического института в Торонто. Но вообще-то он был наш, советский, из Эстонии, из университета Тарту. У меня много учеников-иностранцев. И я смотрю, иностранная молодежь активнее. Они сами ко мне приходят и говорят — дайте нам задачу. Наши больше ищут хорошую позицию. Среди моих последних учеников много индусов, корейцев, японцев, иранцев. Они тоже хотят получить хорошую позицию, но они прежде хотят сделать важную научную работу. У наших больше поиск работы с хорошей зарплатой, а стремления сделать великую работу я как-то не очень чувствую. Главное для молодого ученого, чтобы было желание сделать большое открытие. Конечно, это удастся не всем, я не могу гарантировать. Но если у человека такого желания нет — он уйдет из фундаментальной науки и найдет себя в другом деле, конечно. В вузах, где достаточно преподавательских позиций, или в бизнесе.

О Хокинге

В своей жизни я общался со многими великими учеными. Одним из них был Стивен Хокинг. Есть мнение, что он знал все о черных дырах. А ведь тайны там особой нет. Есть классические эффекты, мы их сейчас измеряем, например, излучение гравитационных волн при слиянии двух черных дыр или тень черной дыры. Есть и квантовые процессы, другое дело, что они ничтожно малы.

Чего мы не знаем? Того, что мы не видим, что происходит под горизонтом событий черных дыр.

Но на этот счет у Хокинга ничего нового и правильного не было. Он очень долго настаивал на своей идее, что происходит истинная потеря информации. В конце жизни он от этой мысли отказался, его убедили. Суть его идеи была в том, что информация в черную дыру падает — и там исчезает. В действительности информация оказывается просто за горизонтом событий, но это не значит, что она исчезла. Условно говоря, информация просто складывается в тот склад, куда вам нет прохода. Но из-за того, что вы туда не можете пройти, не значит, что информация исчезла, она там осталась. А он настаивал, что она там исчезает в принципе, и долго пытался обосновать это на фундаментальном уровне. В последние годы он сам от этого отказался, что для него было очень неприятно, поскольку он считал себя умнее других. Он считал, что все, что он говорит — правильно. Но в действительности ему дважды пришлось признавать свою неправоту, и в этом нет ничего плохого.

И у меня были ошибки, и у других, из этого обычно никто драмы не делает. А для него это было болезненно. У него было утверждение, что если вселенная расширяется, а потом сжимается, коллапсирует, то в ней время как бы начинает идти в обратную сторону, и энтропия, вместо того, чтобы расти, начинает падать. Потом он сам нашел в своих аргументах ошибку и стал писать, что это была его величайшая ошибка. То есть он воспринимал это немножко болезненно.

О Зельдовиче

На меня оказал очень большое влияние стиль мышления и работы Зельдовича, но одновременно на меня действовала обстановка института Ландау, стиль школы Ландау, более математически строгий. У Зельдовича был свой стиль. В частности, он считал, что строгие доказательства не нужны, если каким-то образом получен количественный результат, значит, уже все. Иногда это правильно, иногда нет, опыт показывает, что однозначного ответа нет, нужно держать глаза широко открытыми.

Мы 18 лет работали с Зельдовичем. Были периоды, когда он ко мне охладевал, работал с другими, но я это близко к сердцу не принимал.

При этом я никогда не был у него в административном подчинении, я подчинялся директору института Ландау. А последняя работа, которую мы сделали за две недели до его смерти, это была наша совместная статья, скорее, обзор одной американской конференции, ее потом опубликовали в Nature. Его тогда первый раз выпустили в США, и я поехал туда вместе с ним.

Он мне многое дал, но что конкретно — не так легко сказать. Иногда я буквально развивал какие-то его идеи, иногда я доказывал его гипотезы, но своими методами. Так что я считаю, что мой научный стиль образовался из слияния двух разных стилей — Зельдовича и школы Ландау. С Ландау я лично не был знаком. В момент автомобильной катастрофы с ним, я еще учился в школе; когда он умер, я был студентом. Я много общался с его соратником, академиком Исааком Марковичем Халатниковым, он был моим директором в течение 15 лет.

О разнице между физиками и математиками

Физики позднее созревают в отличие от математиков. В математике, ввиду ее большей абстрактности, способности человека должны проявляться сами, говорить за себя. Это как у скрипачей — если на других инструментах можно подтянуться и повысить свой класс, то скрипач должен быть талантлив изначально. В физике большее значение играет опыт работы, который не очень нужен математикам. В таких науках, как биология, опыт имеет еще большее значение, там нужно знать, что реально есть в природе.

О слиянии наук

Химия сильно вросла в физику, она в некотором смысле заимствует от физики то, что сама физика заимствует от информатики — более сложные вычисления, то, что произошло в результате прогресса информатики и компьютеров. Сейчас стало возможным делать на порядок более сложные вычисления, и те вещи, которые раньше мы понимали только интуитивно и качественно, можно рассчитать. В биологии появилась масса новых экспериментальных данных, пользуясь теми же возможностями.

О романтике в физике

Физик должен быть романтиком. Пример — Зельдович. В отличие от Хокинга он не считал, что все сидит у него в голове. Он думал, что нужно постоянно искать новое в природе, в этом смысле он очень большой романтик. Хокингу не требовались научные журналы, ему было сложно читать, он все держал в голове. Зельдович же первым бросался к только что появившемуся номеру научного журнала и смотрел, какие там есть новые экспериментальные и наблюдательные данные. Он всегда исходил из эксперимента, наблюдений.

О будущем в космологии

Я активно продолжаю заниматься исследованиями. Со мной вместе работают научные группы в России, Италии, Франции, Японии, Индии и других странах. Наша теоретическая модель строения Вселенной тесно связана с наблюдательными астрономическими данными и результатами наземных экспериментов на ускорителях и других установках. И мы получаем все больше и больше новой информации, поэтому успокаиваться на достигнутом мне не приходится.